Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Что вы!
что вы: Цицерон! Смотрите,
что выдумали!
Что иной раз увлечешься,
говоря о домашней своре или гончей ищейке…
Аммос Федорович.
Что ж
вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я
говорю всем открыто,
что беру взятки, но
чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому
вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я
вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет того,
что они
говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала
вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.
Городничий. Ах, боже мой,
вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите ни слова
поговорить о деле. Ну
что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Городничий. Да
говорите, ради бога,
что такое? У меня сердце не на месте. Садитесь, господа! Возьмите стулья! Петр Иванович, вот
вам стул.
Городничий. Да я так только заметил
вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того,
что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.
Хлестаков. Да
что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем
вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня
вы не смеете высечь, до этого
вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь,
что у меня нет ни копейки.
Хлестаков. Я, признаюсь, рад,
что вы одного мнения со мною. Меня, конечно, назовут странным, но уж у меня такой характер. (Глядя в глаза ему,
говорит про себя.)А попрошу-ка я у этого почтмейстера взаймы! (Вслух.)Какой странный со мною случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли
вы мне дать триста рублей взаймы?
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись,
говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и
вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает
что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж,
что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет,
говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из
чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей!
вы тихо идете. Ну
что, где они? А? Да
говорите же оттуда — все равно.
Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Я раз слушал его: ну, покамест
говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то я не могу
вам сказать,
что с ним сделалось.
Городничий. Ну, а
что из того,
что вы берете взятки борзыми щенками? Зато
вы в бога не веруете;
вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А
вы… О, я знаю
вас:
вы если начнете
говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Смекнула Тимофеевна,
Что дело подходящее.
— Согласна, —
говорит, —
Такие-то
вы бравые,
Нажнете, не заметите,
Снопов по десяти.
Софья. Все,
что вы ни
говорите, трогает сердце мое…
— Миленькие
вы, миленькие! —
говорил он им, — ну,
чего вы, глупенькие, на меня рассердились! Ну, взял бог — ну, и опять даст бог! У него, у царя небесного, милостей много! Так-то, братики-сударики!
— Пожалейте, атаманы-молодцы, мое тело белое! —
говорила Аленка ослабевшим от ужаса голосом, — ведомо
вам самим,
что он меня силком от мужа увел!
— Ах, ляд
вас побери! —
говорил неустрашимый штаб-офицер, взирая на эту картину. —
Что ж мы, однако, теперь будем делать? — спрашивал он в тоске помощника градоначальника.
— Знаю я, —
говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, —
что истинной конституции документ сей в себе еще не заключает, но прошу
вас, моя почтеннейшая, принять в соображение,
что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом не завершается! По времени выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем,
что возложим упование наше на бога!
— Конституция, доложу я
вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, —
говорил он купчихе Распоповой, — вовсе не такое уж пугало, как люди несмысленные о сем полагают. Смысл каждой конституции таков: всякий в дому своем благополучно да почивает!
Что же тут, спрашиваю я
вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или законы.]
— Нет, сердце
говорит, но
вы подумайте:
вы, мужчины, имеете виды на девушку,
вы ездите в дом,
вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли
вы то,
что вы любите, и потом, когда
вы убеждены,
что любите,
вы делаете предложение…
—
Что вы про Каренина
говорили? — сказал князь.
— Я
говорил вам,
что мама! — кричал он гувернантке. — Я знал!
— Отчего же
вы не любите мужа? Он такой замечательный человек, — сказала жена посланника. — Муж
говорит,
что таких государственных людей мало в Европе.
—
Вы должны ее любить. Она бредит
вами. Вчера она подошла ко мне после скачек и была в отчаянии,
что не застала
вас. Она
говорит,
что вы настоящая героиня романа и
что, если б она была мужчиною, она бы наделала зa
вас тысячу глупостей. Стремов ей
говорит,
что она и так их делает.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал.
Вы оттого
говорите,
что не простит,
что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
― Ну, как же! Ну, князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз, а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает князь Чеченский у него: «ну
что, Василий, кто да кто приехал? А шлюпики есть?» А он ему
говорит: «
вы третий». Да, брат, так-то!
― Зачем я
говорю это? зачем? ― продолжал он также гневно. ― Чтобы
вы знали,
что, так как
вы не исполнили моей воли относительно соблюдения приличий, я приму меры, чтобы положение это кончилось.
— Это было рано-рано утром.
Вы, верно, только проснулись. Maman ваша спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками, и на мгновенье
вы мелькнули, и вижу я в окно —
вы сидите вот так и обеими руками держите завязки чепчика и о чем-то ужасно задумались, —
говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о
чем вы тогда думали. О важном?
—
Вы ничего не сказали; положим, я ничего и не требую, —
говорил он, — но
вы знаете,
что не дружба мне нужна, мне возможно одно счастье в жизни, это слово, которого
вы так не любите… да, любовь…
— Правда,
что у
вас соединено какое-то воспоминание с этою песней? — сказала Кити. —
Вы не
говорите, — поспешно прибавила она, — только скажите — правда?
— Подайте чаю да скажите Сереже,
что Алексей Александрович приехал. Ну,
что, как твое здоровье? Михаил Васильевич,
вы у меня не были; посмотрите, как на балконе у меня хорошо, —
говорила она, обращаясь то к тому, то к другому.
—
Вы угадали,
что мне хотелось
поговорить с
вами? — сказал он, смеющимися глазами глядя на нее. — Я не ошибаюсь,
что вы друг Анны. — Он снял шляпу и, достав платок, отер им свою плешивевшую голову.
— Как я рада,
что вы пришли, — сказала ему Долли с испуганною улыбкой, встречая его в проходной гостиной, — мне нужно
поговорить с
вами. Сядемте здесь.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на
что не похоже,
что у
вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе
говорил и
говорю: нехорошо,
что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Это доказывает только то,
что у
вас нет сердца, — сказала она. Но взгляд ее
говорил,
что она знает,
что у него есть сердце, и от этого-то боится его.
— Но, как я
вам говорил тогда и писал, — заговорил он резким, тонким голосом, — я теперь повторяю,
что я не обязан этого знать.
Вронский при брате
говорил, как и при всех, Анне
вы и обращался с нею как с близкою знакомой, но было подразумеваемо,
что брат знает их отношения, и говорилось о том,
что Анна едет в имение Вронского.
—
Что я
вам говорила? — отвечала приятельница Анны.
— Да, он легкомыслен очень, — сказала княгиня, обращаясь к Сергею Ивановичу. — Я хотела именно просить
вас поговорить ему,
что ей (она указала на Кити) невозможно оставаться здесь, а непременно надо приехать в Москву. Он
говорит выписать доктора…
— Как, скучно? — сказала Бетси. — Сафо
говорит,
что они вчера очень веселились у
вас.
— Анна, ради Бога!
что с
вами? — сказал он, будя ее, точно так же, как
говорил ей когда-то ее муж.
—
Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, —
что мужа не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах,
вы не были в нашей школе?
— Право, я здорова, maman. Но если
вы хотите ехать, поедемте! — сказала она и, стараясь показать,
что интересуется предстоящей поездкой, стала
говорить о приготовлениях к отъезду.
— Простите меня,
что я приехал, но я не мог провести дня, не видав
вас, — продолжал он по-французски, как он всегда
говорил, избегая невозможно-холодного между ними
вы и опасного ты по-русски.
— Я одно
говорю, — ответила Агафья Михайловна, очевидно не случайно, но со строгою последовательностью мысли, — жениться
вам надо, вот
что!
— Как я рада,
что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только
что хотела выпить чашку чаю, пока они приедут. А
вы бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, где подстригли. Мы с
вами успеем по душе
поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,] не правда ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
«Да, я должен был сказать ему:
вы говорите,
что хозяйство наше нейдет потому,
что мужик ненавидит все усовершенствования и
что их надо вводить властью; но если бы хозяйство совсем не шло без этих усовершенствований,
вы бы были правы; но оно идет, и идет только там, где рабочий действует сообразно с своими привычками, как у старика на половине дороги.
— Я
вас давно знаю и очень рада узнать
вас ближе. Les amis de nos amis sont nos amis. [Друзья наших друзей — наши друзья.] Но для того чтобы быть другом, надо вдумываться в состояние души друга, а я боюсь,
что вы этого не делаете в отношении к Алексею Александровичу.
Вы понимаете, о
чем я
говорю, — сказала она, поднимая свои прекрасные задумчивые глаза.